Еще через два года, в 1969-м, в «Академическом обзоре новой и новейшей истории» вышел его «Тоннельный метод погружения в исторический процесс. Один артефакт, один миф, три эпохи». Краткая выжимка из первых двух публикаций плюс более развернутое исследование на основе воспоминаний Жака Моро… Плюс заключительная часть, которую сам Трофимов считал программной для своей диссертации. Перстень — как тоннель, как колодец, через который исследователь глубже и глубже погружается во тьму веков.

Статья подверглась жесткой критике. За попытку подмены марксистского научного подхода «дешевой майнридовщиной». За «подмену истории историйками». Ну и за «подмигивание западным историческим практикам» — на закуску.

В «Вестнике Ленинградского отделения АН СССР» был опубликован фельетон «Историк без головы». Трофимов долго не мог заставить себя прочесть его. А когда прочел, у него волосы зашевелились на голове. Он был уверен, что… Нет, о защите диссертации теперь речи вообще быть не могло. Речь, насколько он понимал, шла о его дальнейшем нахождении в рядах работников научно-исторического учреждения. Вообще — в рядах. О его свободе.

Пошли слухи, что будут снимать редактора «Академического обзора».

Железная Ната рвала на себе волосы, что не уволила Ивана сразу после письма Тауберу… «Но, может, еще не поздно!»

И вдруг все прекратилось. Профессор Афористов, мировое светило, лауреат всего на свете (включая Сталинскую премию и премию Бальцана), ныне завкафедрой истории ЛГУ, выступая на симпозиуме в Лозанне, упомянул в своей речи «тоннельный метод Трофимова». Упомянул в деловом, так сказать, ключе. Как устоявшийся научный термин. И всего один раз.

Этого оказалось достаточно.

Редактора «Академического обзора» сразу оставили в покое. Зато сняли редактора «Вестника». Автора фельетона перевели в заводскую многотиражку. Западноевропейскому отделу Эрмитажа выписали премию за перевыполнение плана по публикациям. И, как апофеоз, Трофимов однажды поймал на себе странно влажный (влажно-горячий, если быть точнее) взгляд Железной Наты…

В общем, можно было продолжать работать.

Глава 4

Защита диссертации

«Время разбрасывать камни и время собирать камни…» Нет, эта фраза из Библии, она не приветствуется в обществе атеистической идеологии, и употреблять ее нельзя. Просто: «Всему свое время». И ему пора становиться кандидатом наук, матереть, набирать научный вес и авторитет. Невольно подводишь итоги предыдущей жизни.

Итак, в октябре ему стукнет тридцатник. Семь лет он отдал работе над диссертацией. Пропавшему экспонату № 6254875-ВТ, который так и не найден за это время. Кажется, его уже перестали искать. Что было за эти семь лет, кроме работы?

Появились залысины, довольно глубокие. Очки. Он носит их с собой в кармане пиджака, надевает во время работы. Пока еще так. Набрал килограммов пятнадцать весу. Он уже не тот худощавый «эмэнэс», каким был когда-то. Погрузнел. Кстати, молодое поколение, к которому он, кстати, уже не принадлежит, вместо «эмэнэс» употребляет другой, более короткий и звучный жаргонизм — «мэнс». С точки зрения русского языка вульгарно, зато с точки зрения английского — великолепно (то есть — клево, искьюз ми!). Но нынешний Трофимов — не «мэнс» и не «эмэнэс», он перешагнул на следующую должностную ступеньку и теперь зовется не младшим, а просто научным сотрудником. «Наус», по новой терминологии.

Что еще? Посолиднел, бреется дважды в день, носит костюм и галстук.

Ах да. Женился. Конечно, на Ирочке. После полутора лет молчания и полной заморозки отношений — позвонила сама.

«Но у меня еще не все устоялось в жизни», — честно предупредил он.

«Главное, чтобы не перестоялось, — заявила она. — У тебя квартира сегодня вечером свободна?»

Что с ней случилось? Может быть, претендентов на руку и сердце оказалось меньше, чем она ожидала? Или… или вмешалась таинственная «третья сила», решившая, что женитьба на сотруднице Публичной библиотеки пойдет на пользу работе… В том, что эта неведомая сила существует, он был уверен, хотя никому о ней, точнее, о своих догадках не рассказывал.

А польза работе несомненная! Ирка — русалочка в бумажном море. А он — ее сухопутный принц. Пожелтевшая, ломкая, обугленная временем архивная бумага — ее стихия, ее дом. Вся чопорная библиотечно-архивная фауна, все эти книжные черви, моллюски и прочие троглодиты приходятся ей если не родней, то знакомыми или знакомыми подруг. Она ныряет в самые бездны и появляется на поверхности с какой-нибудь драгоценной жемчужиной в зубах. Именно Ирка собрала по крупицам бесценный архив по Москве 1812 года, который позволил ему вывести на чистую воду графа Опалова…

Детей нет. Снимают однокомнатную квартиру в районе площади Восстания, стоят в очереди на жилье, их номер три тысячи какой-то там.

Нравится ему семейная жизнь?

Можно сказать, да. Жить можно. Главное, что Ирка никогда не устраивает скандалов, это не в характере отважной, но хрупкой бумажной русалочки…

Трофимов с изумлением обнаружил, что, несмотря на залысины и обозначившийся животик, он вдруг стал пользоваться успехом у женщин. Ни с того ни с сего. А ведь ему и в самом деле иногда необходима разрядка, не столько физиологическая, сколько эмоциональная. Чтобы не чувствовать себя тоже каким-нибудь бумажным червем…

Но — твердый принцип: «поиграл, положи на место». Легкая интрижка, не более. Вечер, другой, месяц от силы. Бабы бабами, а Ирка Иркой. Это святое. Обижать ее, а тем более отправлять в отставку он не собирается.

И «третья сила», кажется, с ним полностью согласна. Женщины, которые ему попадаются, — исключительно легкие, милые существа, которые отлично танцуют твист и шейк, восхитительно раскованы в постели, всегда в курсе последних модных тенденций, включая кино и театр… Но никогда ни на что не претендуют. Просто в силу своих возможностей и функций тоже по-своему помогают ему в работе.

Он что-то еще забыл?

Кажется, нет. Если и забыл, значит, не важно.

Истина в том, что на самом-то деле ничего значительного в его жизни за эти семь лет и не было… Кроме перстня. Он смысл всего, стержень всего. Он, один-единственный. Все остальное лишь зыбкий размытый фон.

Даже жутко немного.

И вот наконец наступил день защиты диссертации.

Выступление давалось легко. Буквально пару раз заглянул в текст, да и то чтобы скрыть вдруг напавшую нервную зевоту. Слова представлялись ему звеньями якорной цепи, намотанной на брашпиль, закрепленный где-то у него внутри. (В области мозга, надо полагать, хотя ему почему-то представлялся желудок. Наверное, потому, что не успел позавтракать.)

Итак, якорь сброшен, цепь разматывается, брашпиль вращается. Все происходит само собой. Его задача лишь в том, чтобы не свалить ненароком кафедру, за которой он стоит, не сутулиться и широко открывать рот, не мешая прохождению цепи.

Ощущение бездонной глубины под ногами — единственное, что напрягает.

Дна нет. По крайней мере, он не чувствует его. Не может представить.

Цепь закончится, вал брашпиля дернется, качнется и замрет. Якорь беспомощно повиснет в глубине.

Он смог отследить путь перстня до 1799 года… Египетский поход Наполеона. Люсьен Годе, тогда еще поручик, а не генерал, получил из рук еврея-менялы серебристый перстень с овальным черным камнем необычной огранки…

И на этом все.

Под якорем остается девять десятых глубины. Тысяча семьсот девяносто девять лет.

Или больше? Перстень звался «иудиным», это верно, но… что, если он существовал еще до Иуды?

Брут.

Диктатор Луций Сулла.

Заговорщик Катилина.

Герострат.

Какой-нибудь Аммуна, вероломный хеттский царь.

Неолитический земледелец Каин.

Большой взрыв, в конце концов?..

На улице пошел ливень. Трофимов стоял спиной к окну, он только слышал, как вода яростно забарабанила по крышам и асфальту, как внезапно потемнело в аудитории. Профессор Сивой, официальный оппонент, сидел ближе всех к выключателю. Протянул руку, не вставая, и не дотянулся. С хмурым видом Сивой поднялся, под потолком буднично вспыхнули плафоны.